Интервью с Леонидом Витальевичем Головко
Предлагаем вниманию читателей интервью с заведующим кафедрой уголовного процесса, правосудия и прокурорского надзора Юридического факультета МГУ Леонидом Витальевичем Головко, опубликованное на канале «Первый университетский».
Источник: Первый университетский; копия: Дзен
В середине октября юридическое сообщество России, в том числе юрфак МГУ, потрясла новость о том, что известный российский юрист, зав. кафедрой уголовного процесса, правосудия и прокурорского надзора Леонид Головко отправился на спецоперацию. Канал «Первый университетский» первым среди российских СМИ пообщался с Леонидом Витальевичем после его отправки в зону СВО и узнал у него о причинах такого решения, о планах возвращения в МГУ после службы и о том, как конфликт России и Запада повлиял на право.
Интервью записано в заочном формате: «Первый университетский» передал Леониду Витальевичу Головко вопросы, а он ответил на них письменно.
Леонид Витальевич, расскажите, как Вы приняли решение отправиться на спецоперацию? Это было предложение, и Вы на него согласились, или Ваша личная инициатива?
Поймите меня правильно, но раскрывать «все карты» в публичном пространстве я, конечно, не могу. Отвечу так: если моя поездка годичной давности в Луганск, к которой, я думаю, мы еще вернемся, — это согласие на предложение, то трансформация «точечных визитов» в полноценное участие в СВО скорее моя личная инициатива.
Леонид Головко на встрече со студентами Луганского государственного университета имени Владимира Даля (ЛГУ), сентябрь 2024 года.
Как долго Вы уже находитесь в зоне проведения спецоперации?
Здесь надо разделять два этапа. В зоне СВО юридически я нахожусь с 11 сентября этого года. Но на первом этапе речь шла об обязательной трехнедельной общевойсковой подготовке, которая проходила хоть и в зоне СВО, но в относительно глубоком тылу. Независимо от дальнейших задач, необходимо было в условиях, приближенных к боевым, научиться распознавать БпЛА разных типов, противодействовать им в «полевых условиях», приобрести, а точнее в моем случае восстановить навыки работы с огнестрельным оружием (они у меня были со срочной службы в армии), теоретически и практически понять реалии современной войны, да и просто подтянуть физическую форму. По окончании данной подготовки я оказался непосредственно на передовой, на одном из важных и «горячих» участков проведения СВО. Это произошло 3 октября.
Помните ли Вы день и даже час, когда точно решили, что отправитесь на фронт? Каким был этот момент и с какими мыслями Вы ехали туда?
Мое решение созревало постепенно, но я хорошо помню тот момент, когда оно стало окончательным. Другое дело, что его одного было недостаточно, требовалось еще, чтобы меня признали годным к военной службе, пройти медкомиссию, решить все организационные моменты на кафедре и факультете. Что касается моих мыслей, то гипотетическая эмоциональная «романтика» сразу ушла в сторону, преобладало ощущение ответственности за сделанный шаг и желание не оплошать.
Учитывая, что для студентов юридического факультета Вы являетесь безусловным авторитетом, как и для многих российских юристов, насколько в Вашей мотивации было желание показать личный пример патриотизма?
Это было одним из важнейших факторов, предопределивших мое решение. Одно дело — предаваться патриотическим рассуждениям, сидя в московском кабинете и рискуя услышать в ответ: «А ты почему не там?». Другое дело — принять непосредственное участие в важнейших, исторических для моей страны событиях. При этом я отдавал себе отчет, что мой авторитет, если, как Вы говорите, таковой имеет место, придаст моему шагу особый резонанс, не будет вписываться в весьма опасное, на мой взгляд, разделение на так называемую «интеллектуальную элиту» и «остальной народ». С резонансом я не ошибся.
Как на это решение отреагировали Ваши студенты и коллеги на юридическом факультете МГУ?
Это был для меня очень важный момент. Я никоим образом не хотел уезжать спонтанно, ведь долгие годы возглавлял коллектив кафедры, который за это время стал отлаженным механизмом и который необходимо было оставить в надежных руках, а без понимания смысла моего шага это вряд ли было бы возможно. Поэтому до отъезда решил все вопросы с руководством факультета, провел заседание кафедры, лично встретился со своими аспирантами и почти всеми работающими под моим руководством студентами, поставил необходимые задачи.
Мне очень приятно, что, невзирая на неожиданный для большинства характер моего отъезда, все без исключения отнеслись к нему с колоссальным уважением. Как сказала одна из моих давних коллег по кафедре: «Мы понимаем, что это сложное решение, но уверены, что оно необходимо». Такое доверие дорогого стоит, это лучшая из всех возможных форм поддержки.
Что касается моего коллеги и товарища, который в мое отсутствие возглавляет кафедру, я имею в виду профессора О.Л. Васильева, то он больше других был погружен в нюансы и смысл моего решения, с ним мы отработали все мельчайшие нюансы работы кафедры в мое отсутствие. С ним у нас сложилось полное взаимопонимание не только на организационно-техническом, но и на ценностном уровне.
Были ли уже какие-то события в Вашей службе, которые Вам однозначно запомнились? И каким было первое впечатления от зоны спецоперации?
Конечно, таких событий очень много. В сугубо военном смысле мои впечатления, в целом, соответствуют ожидаемым, особенно после той трехнедельной подготовки, которую я прошел на полигонах СВО, где нас готовили к тому, с чем предстоит столкнуться. Но есть и то, что стало для меня как для профессионального юриста совершенно неожиданным.
Я имею в виду ту колоссальную и крайне эффективную работу по поддержанию правопорядка, которую, в отсутствие гражданских властей, различным подразделениям вооруженных сил приходится самостоятельно вести непосредственно на передовой. Чаще всего это связано с уникальными, редкими, нетипичными и в большинстве случаев весьма драматичными ситуациями, о которых я пока не могу говорить конкретнее, но которые со временем надеюсь разобрать в аудитории со своими учениками.
Как правило, они имеют не военную, а уголовно-процессуальную природу, но происходят в военных условиях. С некоторыми из подобных событий мне уже пришлось непосредственно столкнуться, и они особенно врезались в память, думаю, надолго.
В чем состоят Ваши задачи в рамках СВО? И насколько Вам для их выполнения пригодятся Ваши образование и опыт как юриста?
К сожалению, по понятным причинам, как я уже сказал, не могу публично говорить о своих локациях, званиях, должностях и т.п., тем более что в моем случае здесь все достаточно динамично. Но могу обрисовать общую ситуацию. Нахожусь на передовой, но надо учитывать, что современная «передовая» (линия боевого соприкосновения — ЛБС) — это очень сложное и многослойное понятие как в пространственном, так и в инфраструктурном плане.
В самом узком смысле на ЛБС (первая линия), т.е. в зоне поражения стрелковым оружием, метания гранат, редких, но возможных рукопашных схваток, работают только так называемые «штурмовики» и «закрепы» в очень малочисленных группах. Первые атакуют столь же малочисленные опорные точки противника, после чего, в случае их успеха, их сменяют «закрепы», задачей которых является отражение контратак столь же малочисленных штурмовиков противника. Если это удается, то фронт сдвигается, хотя очень медленно, чтобы избежать недопустимых в сегодняшних политических реалиях массовых потерь.
Ясно, что с учетом моего возраста, профессионального опыта и физических возможностей на роль «штурмовика» или «закрепа» я вряд ли подхожу, хотя в ходе подготовки получил навыки и этой работы. Но есть и другой «слой» ЛБС, охватывающий территорию в несколько километров, где стоит артиллерия, находятся операторы БпЛА, происходят артиллерийские и беспилотные дуэли и т.д.
Этот «слой» представляет собой очень сложную и специфическую инфраструктуру, где разные подразделения решают свои боевые задачи, не обязательно связанные с ведением огня. В техническом смысле эти задачи понятны: нужно провести электричество, связь, интернет, причем безопасный и не позволяющий противнику легко находить цели, организовать снабжение, решить санитарно-гигиенические вопросы, построить целую инфраструктуру блиндажей и ее замаскировать.
Но наряду с, условно говоря, «интеллектуально-техническими задачами», есть и задачи, скажем, «интеллектуально-гуманитарные», которые менее известны. Большинство из них имеют правовую природу.
Во-первых, ведение боевых действий постоянно связано с юридическими решениями, например, по кадровым вопросам, оформлению приказов, награждению, когда кто-то, например, должен, видя реальную ситуацию, оперативно начать непосредственно на передовой сложный процесс по оформлению документов, завершающийся Указом Президента.
Во-вторых, любое скопление людей требует поддержания правопорядка, когда необходимо проводить дисциплинарное разбирательство, а иногда и уголовно-процессуальное предварительное расследование, причем в отсутствие «вблизи» других правоохранительных органов.
В-третьих, необходимо организовать коммуникацию с органами власти на «большой земле», отвечая на запросы судов, органов прокуратуры и следствия, иных органов государственной власти, которые кого-то разыскивают, что-то запрашивают, кого-то вызывают.
В-четвертых, идущий на боевое задание солдат имеет право куда-то приходить со своими личными правовыми проблемами, ведь рядом нет адвокатских образований и юридических консультаций, а у него наметились какие-то вопросы с выплатами, он участвует в судебном процессе у себя дома или у него умер близкий человек, что требует юридически корректное оформление отпуска, отзыв его с боевого задания, организацию безопасного транспортного коридора, который вновь откроется только через несколько дней, когда на похороны уже не успеешь, в общем, правовых действий, документов, приказов, которые надо оформить в считанные часы, а иногда даже минуты.
Поэтому некоторые блиндажи напоминают весьма специфические офисы, где под грохот канонады и зуд беспилотников несколько человек сидят за ноутбуками, что-то пишут, обсуждают, спорят, распечатывают на принтере, при этом здесь же и живут, день и ночь отвечая на бесчисленные вызовы по внутренней связи, после чего один вдруг встает, надевает каску, бронежилет, берет в руки автомат с обязательным в целях безопасности заряженным боекомплектом (если вас «накрыл» беспилотник, а спрятаться негде, то остается только попытаться поразить его из стрелкового оружия) и удаляется куда-то, нередко с папкой под мышкой, чтобы подписать документ, отправить ответ на запрос, сделать на месте дисциплинарное разбирательство, составить протокол следственного действия. Это тоже фронтовая работа, боевая задача. К «штабу» это не имеет отношения — штабы находятся значительно дальше. На передовой нет штабов, здесь бывают только вынесенные вперед пункты управления, чтобы решать сугубо военные, «интеллектуально-технические» и «интеллектуально-гуманитарные» задачи. Одному из подразделений, решающих последние, я и принадлежу. Это полностью соответствует моим профессиональным компетенциям юриста, моему опыту и образованию. Надеюсь, что ответил на Ваш вопрос.
Часть людей после публикации в нашем канале новости о том, что Вы отправились на СВО, писали о якобы возбужденном уголовном деле, которое стало причиной Вашей отправки туда. Насколько эти заявления соответствуют действительности?
Такое могли написать или сказать только люди, не имеющие обо мне ни малейшего представления и выдвигающие сугубо «диванные» гипотезы, более того, чаще всего ментально или физически находящиеся по другую сторону фронта. Дескать, патриотами имеют право быть только украинцы, американцы, французы и т.п., а если речь идет о гражданах России, то в их действиях бывает исключительно корыстная, меркантильная мотивация.
Ушел добровольно на фронт? Значит, против него возбуждено уголовное дело или набрал какое-то неимоверное количество кредитов, с которыми не в состоянии расплатиться без статуса участника СВО.
Все эти предположения — это всего лишь способ ведения информационной войны. Ясно, что все инсинуации про уголовное дело — полная чепуха, что понятно любому, кто не только знает меня лично, но хотя бы что-то слышал о моей профессиональной деятельности. С тем же успехом можно начать опровергать, что я не монстр, не людоед, не педофил и т.п.
По Вашему мнению, насколько сейчас в рамках конфликта России и Украины и конфликта России и Запада вообще соблюдаются нормы права? Насколько сегодня в мире сила права заменяется правом сильного?
Международное право, а мы сейчас говорим именно о нем, отрасль очень специфическая, здесь нет привычных государственных способов принуждения в виде полиции, прокуратуры, судов, а если кто-то пытается таковые сконструировать, то, значит, речь идет о попытках построения глобальной империи, не более того.
Но в традиционном международном праве еще со времен Гуго Гроция концептуально выделяются «право мира» и «право войны», которые не могут действовать одновременно. Иначе говоря, «право мира» начинает действовать только после окончания войны, в которой побеждает самый сильный, самый мужественный, самый упорный. «Право мира» надо заслужить, его никто не подарит. Когда немцы в 1941 году стояли под Москвой, то речь не могла идти не только о Ялте или Потсдаме, но и о Тегеране. Понадобилось пройти через Сталинград, выстоять в Ленинграде, взять Берлин, т.е. проявить великие мужество и силу, чтобы за нами признали те права, которые обеспечили нам мир на десятилетия, по крайней мере, в «горячем» понимании войны. Уверен, что сегодня ситуация аналогичная.
Никто нам ничего не подарит, никакие территории, никакие гарантии. Нужно проявить силу, победить в войне, чтобы добиться на десятилетия искомого нами «права мира». Это также одна из причин, почему я здесь. Уповать на право в условиях войны, по меньшей мере, наивно.
Вы ранее посещали Донбасс, общались со студентами и преподавателями ЛГУ. Изменилось ли Ваше восприятие права из-за того, что Вы видели там, после того, что рассказывали жители Донбасса, и изменилось ли оно у Вас начиная с 2022 года, или даже ранее, с 2014?
Пожалуй, оно начало сильно меняться уже в 2014 г., я тогда написал несколько достаточно известных текстов, в частности, текст о Крыме, опубликованный на сайте ТАСС. 2022 год лишь укрепил наметившиеся изменения. Что касается поездки в Донбасс в 2024 году, то она эмоционально и эмпирически лишь подтвердила то, что я для себя уже понимал на рациональном уровне.
Я увидел людей, в том числе молодых, поговорил с ними и убедился, сколь их реальные чаяния далеки от всех этих «либеральных» установок, сколько они далеки от всего, что мы слышим во многих московских офисах и кафе. Это два разных мира, компромисс между которыми вряд ли возможен. Я свой выбор сделал, для меня он совершенно естественен и отвечает моим убеждениям.
Считаете ли вы, что опыт спецоперации может повлиять на развитие права в России и в мире?
Да, я в этом абсолютно уверен. Будущее российской государственности, а, значит, и будущее российского права решается именно здесь — в зоне СВО. Поскольку последние десятилетия протекали в русле идеологии глобализации, то изменение правовой эволюции такой страны как Россия неизбежно будет иметь общемировое значение, поскольку такое изменение априори антиглобально, пробивая брешь в этой идеологии, которая стремится быть тотальной.
После возвращения Вы планируете продолжить преподавать в МГУ? Будете ли Вы использовать опыт, приобретенный там, в научной деятельности?
Да, разумеется. Я не увольнялся из МГУ и никогда не собирался этого делать. Мой трудовой договор лишь временно приостановлен на время моего участия в СВО. Более того, я полагаю, что именно здесь накапливается опыт правового строительства, в том числе в уголовно-процессуальной сфере, изучение и анализ которого относится к числу новых научных направлений, требующих новых статей, монографий, спецкурсов, обновления содержания традиционных курсов.
Это также одна из причин моего отъезда. Пока в правовой сфере многое у нас инерционно, будто мы живем в нулевые, десятые, а не в двадцатые годы, где-то уже на пороге тридцатых. Уже сейчас у меня накопился здесь, на СВО, совершенно новый уголовно-процессуальный материал, который на институциональном уровне (т.е. без обнародования секретной информации) требует глубокого осмысления, интеграции в читаемый мной курс уголовного процесса. Обязательно приступлю к этому по возвращении.
Научная и преподавательская работа — это живой процесс, иначе в ней наступает застой. Надеюсь, что в моем случае этого застоя не произойдет, хотя его риск до ухода на СВО я ощущал.
Финальное: если бы у Вас была возможность обратиться к студентам и молодым юристам, которые сейчас учатся в МГУ, какой бы главный совет Вы им дали — не как профессор, а как человек, прошедший через этот опыт?
С учетом моего относительно непродолжительного пребывания на СВО я бы пока все-таки не относил себя к числу людей, «прошедших через этот опыт», особенно на фоне моих коллег, многие из которых находятся здесь не один год. Но не воспользоваться возможностью обратиться, пусть и заочно, к своим студентам я не могу.
Во-первых, чем бы вы в дальнейшем не занимались и где бы ни находились, никогда не отрывайтесь от своей страны, ее истории и судьбы, которая никогда не решалась и не может решаться ни в Брюсселе, ни в Страсбурге, ни в Вашингтоне.
Во-вторых, как я уже неоднократно говорил, это не означает, что не надо профессионально изучать те процессы, которые происходят в тех же Брюсселе, Страсбурге или Вашингтоне. Напротив, изучать их надо, чем наша кафедра последние годы успешно занималась.
Но делать это нужно не апологетически, а критически, имея в виду классическое критическое мышление. В противном случае это уже не наука, а всего лишь воспроизводство навязанных извне шаблонов.