Интервью Ю.М. Ткачевского журналу «Законодательство» (2006. №5)

В год 65-летия победы в Великой Отечественной войне исполняется 90  лет Юрию Матвеевичу Ткачевскому — Герою Советского Союза, заслуженному деятелю науки РФ, заслуженному профессору МГУ им. М. В. Ломоносова, профессору кафедры уголовного права и криминологии юридического факультета МГУ, доктору юридических наук.

Мы публикуем интервью с Юрием Матвеевичем, напечатанное в журнале «Законодательство» (2006. № 5).

 

Юрий Матвеевич Ткачевский родился 10 июня 1920 г. в г. Павлово Нижегородской области.

1940  г. — окончил Харьковское военно-авиационное училище, зачислен в 316  разведывательный авиационный полк.

1943 г. — включен в состав 48-го гвардейского авиационного полка дальней разведки Главного командования. Участвовал в освобождении Харькова, Киева, Полтавы, в Корсунь-Шевченковской и Яссо-Кишиневской операциях и др. Всего совершил 151  боевой вылет, из них79  в дальней разведке.

4 февраля 1944 г. ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Награжден орденами Ленина, Октябрьскойреволюции,Отечественной войны I и II степени, Красной Звезды и22 медалями.

1946 г. — поступил в Московский юридический институт, окончив который с отличием, продолжил обучение в аспирантуре.

В 1953 г.защитил кандидатскую диссертацию, в 1966 г. — докторскую диссертацию. В 1967 г. ему было присвоено звание профессора.

С 1954 г. работает на юридическом факультете МГУ им. М. В. Ломоносова.

1976—1987 гг. — заведовал кафедрой уголовного права и криминологии юридического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.

Под его руководством написаны 20 диссертаций по уголовному праву и 2 — по уголовно-исполнительному праву.

Ю. М. Ткачевский — автор более 220 печатных работ, соавтор 40 учебников по уголовному и уголовно-исполнительному праву.

Являлся членом комиссии по разработке Основ исправительно-трудового права Союза ССР и союзных республик 1969 г. и Исправительно-трудового кодекса СССР 1970 г., участвовал в создании исправительно-трудовых кодексов Украинской, Белорусской, Киргизской и Узбекской ССР. Член научно-консультативного совета при Верховном Суде РФ.

Стал одним из организаторов телепередачи «Человек и закон». Первые 18 передач этого цикла провел в качестве ведущего.

Наступил май — месяц, когда по традиции вся страна поздравляет с Днем Победы ветеранов Великой Отечественной войны. В этом году мы отмечаем 61-ю годовщину всенародного праздника. Наш сегодняшний собеседник имеет самое непосредственное отношение к тем событиям более чем полувековой давности. Это Герой Советского Союза, доктор юридических наук, профессор юридического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова Юрий Матвеевич Ткачевский.

— Юрий Матвеевич, прежде чем мы перейдем к «юридическим» вопросам, пожалуйста, расскажите о том, какой была война для Вас. Прежде всего, почему Вы решили стать летчиком?

— Однажды, когда мне было 14 лет, километрах в семи от города Ливны, где мы тогда жили, совершил вынужденную посадку самолет. Это был учебный самолет Яковлева — биплан. Мы с другом бегали туда каждый день, и я влюбился в эту машину. Она казалась мне чудом техники и воплощением красоты. Помню, как она пахла бензином, горелым маслом... Тогда-томы с другом поклялись пойти в авиацию. Я свое слово сдержал, его не приняли по состоянию здоровья. Он стал танкистом, погиб в первые дни войны.

Я попал в авиацию только со второй попытки. В первый раз, в 1937 г., меня не пропустила мандатная комиссия. Мой отец был исключен из партии за политическую близорукость: не усмотрел в своем близком знакомом «врага народа». Правда, через шесть месяцев его восстановили в партии со строгим выговором с предупреждением. И мне на мандатной комиссии сказали: «Твой отец ротозей, и ты, вероятно, будешь таким же. Мы тебе не можем доверить самолет: ты или по неосторожности посадишь его на территории врага, или разобьешь». Но я все-таки решил попытаться еще раз в 1939 г., по окончании десятилетки. Обратился в райвоенкомат с просьбой направить меня в авиационное училище, и мое желание удовлетворили. Так я поступил в Харьковское военное авиационное училище. О прошлом моего отца или забыли, или оно не было принято во внимание: в то время было очевидно, что война вот-вот должна начаться, стране требовались специалисты, все военные училища перешли на ускоренные выпуски. Поэтому я вместо трех лет учился полтора года, окончил с отличием. Меня оставляли работать преподавателем, но я хотел летать, и добился того, что меня направили в боевую часть —в 316-й разведывательный авиационный полк армейской разведки. А вскоре началась война.

О начале войны говорить тяжело. Я был контужен, пострадал правый глаз, и меня должны были комиссовать, поскольку в авиации необходимо идеальное зрение. Но мне удалось с помощью обмана скрыть свой недуг и снова попасть в действующие части. Когда перед выпиской проверяли мое зрение, сестричка предложила прикрыть правый глаз и левым глазом продемонстрировать свое хорошее зрение, что я и сделал. А когда она предложила закрыть левый глаз, я опять прикрыл правый. Оказалось, что у меня «стопроцентное зрение», и я могу летать. Конечно, во время службы я далеко не всегда чувствовал себя хорошо, травма не обошлась без последствий, мой правый глаз «подал в отставку». К тому же при выводе машины из пикирования или при резком вираже возникали такие колоссальные перегрузки, что кровь становилась тяжелой, как ртуть, рвала кровеносные сосуды носа, ушей, глаз. Но я неплохо стрелял, глядя одним левым глазом, работал аккуратно и качественно.

В январе 1943 г. меня зачислили в состав 48-го авиационного полка дальней разведки Главного командования (вскоре он получил звание гвардейского Нижнеднестровского ордена Суворова). Наш полк обслуживал дальней разведкой Главное командование в секторе от Белоруссии на юг до Греции. Наша эскадрилья летала в секторе Украины, поэтому в дальнейшем я осуществлял дальние вылеты на Вену, Прагу, Будапешт, Белград, Бухарест, Братиславу. Летали мы к концу войны и на Адриатическое море, там я впервые вел разведку военно-морских сил Италии.

Дальняя авиаразведка всегда сопровождалась фотографированием. Сначала доклад о результатах делали в устной форме, а через несколько часов пленки проявлялись, и данные — уже с точностью до одного самолета, вагона, танка — передавались Главному командованию и командованию того фронта, к которому мы были прикреплены. Собрать сведения для устного доклада было чрезвычайно важно — допустить большое расхождение с документальными материалами разведки считалось недопустимым. Но у меня почему-то получалось довольно хорошо, мои устные доклады в основном подтверждались снимками.

— Вы участвовали во многих крупных военных операциях. Расскажите, пожалуйста, о них.

— Мне довелось показать свои возможности во время Курской битвы. В процессе подготовки к сражению я выполнял разведку в секторе Харьков-Полтава-Киев. Добраться до объектов было чрезвычайно сложно, немцы всеми силами стремились истребить разведывательную авиацию, чтобы скрыть свои действия. А недели за три до начала битвы летать стало совершенно невозможно — сбивали каждый второй самолет. Поэтому наш экипаж пересадили на трехместный пикирующий бомбардировщик, и мы летали под защитой эскадрильи истребителей. Летали мы на небольшой высоте, не выше 3000 м, т. е. в районе досягаемости всех зенитных средств, поэтому пробоин бывало очень много.

Тогда нам удалось обнаружить очень много ценных военных целей: несколько эшелонов с танками, которые подходили к Харькову, колонны бронетехники, автомашины с пехотой, а чуть позже — штаб крупного танкового соединения. Мы передали его координаты, и наша мощная штурмовая авиация разнесла в щепки это место. На другой день мы пролетали там и поразились тому, сколько сгорело машин. Каждый день по несколько раз мы вылетали и сообщали по радио об обнаруженных целях. Затем возвращались на базу и после заправки горючим сразу же летели проверять, что за это время сделали штурмовики, и по радио докладывали командованию, поражена цель или нет. Если нет — туда направлялась следующая эскадрилья штурмовиков.

Я видел, как подтягивались немецкие танковые колонны к Прохоровке и докладывал об их передвижении командованию смешанного авиационного корпуса. Туда высылали штурмовики и бомбардировщики, которые наносили удары в основном зажигательными бомбами. Это было страшное оружие, прожигавшее колоссальную броню у мощных немецких танков, и они горели, как спичечные коробки. Благодаря нашим сведениям на подступах к Прохоровке было уничтожено немало танков. Саму Прохоровскую битву фотографировать не имело смысла, потому что сверху были видны лишь дым, пыль, огонь, и разобраться, где наши танки, а где немецкие, было невозможно. Зрелище было ужасное.

Вскоре после Курской битвы моего напарника Юрия Васильевича Моргунова и меня представили к званию Героя Советского Союза.

— Наверное, на войне не обошлось без курьезных случаев?

— Конечно, всякое бывало. Во время Курской битвы командир полка штурмовиков определил нашей машине место на краю аэродрома — примерно в полукилометре от штабной землянки. Он объяснил это тем, что одиночную машину немцы штурмовать не будут, и она останется цела, а нами, разведчиками, он очень дорожил. Такая забота была, конечно, приятна, но приходилось побегать: после разведки мы мчались к землянке с устным докладом, за это время машину нам заправляли бензином, и после доклада сразу неслись обратно и вылетали снова. Стояли очень жаркие дни. Однажды я забирался в машину, зацепил парашютом за какой-то выступ, и он начал распускаться. Лететь без парашюта было невозможно, потому что в сиденье для него было специальное углубление — приходилось сидеть на парашюте. Бежать за новым значило тащить его на себе три километра — туда и обратно, а вылет срочный. И я попросил техника перетянуть мой парашют проволокой. Вылетели мы, перелетели через Северский Донец, шли в сплошной облачности, а когда облака кончились, я автоматически оглянулся и с ужасом увидел в 300—400 метрах за нами эскадрилью «Мессершмиттов», которая быстро догоняла нас. Сделать мы ничего бы не смогли, к тому же мой парашют был неисправен. Мы были готовы к худшему. Но случилось чудо — немцы нас не тронули. И я потом догадался — почему. Мы подлетали к Белгороду, где шел напряженнейший воздушный бой, в котором участвовало около 200 самолетов. И нашим преследователям надо было вступить в этот бой, им было не до нас. Один немецкий летчик даже погрозил нам кулаком, уходя на Белгород... С тех пор к парашюту я относился значительно внимательнее.

— Юрий Матвеевич, как складывалась Ваша жизнь после войны?

— Когда закончилась война, на первой же медкомиссии я услышал: «Ты преступник, с таким зрением ты ставил под угрозу и напарника, и самолет». Летать мне запретили, и командование решило, что мне следует пойти учиться в Генеральный штаб и стать штабным работником. Я категорически отказался и добился демобилизации. Настоять на своем было очень трудно, но у меня уже были планы: я выбрал себе новую профессию, решил стать юристом.

В конце 1944 г. на Полтавском аэродроме, где мы базировались, проходило заседание военного трибунала. Слушали дело дезертировавшего летчика авиационного полка армейской разведки. Я хорошо знал этого человека. Когда во время воздушного боя его самолет подожгли, он очень сильно обгорел. После лечения руки его были стянуты глубокими рубцами, лицо изуродовано шрамами. Мы часто встречались с ним в столовой, и я всегда поражался, как он после случившегося летает. Однажды он не выдержал и дезертировал. Его судили, причем заседатели были не из тех, кто воевал, а тыловики. Показательного процесса не получилось, потому что летчик сказал: «Да, я подлец, трус. Но какое вы имеете право меня судить? Вы не представляете, какой охватывает ужас, когда тебя атакует истребитель, а я это испытал. Виноват, что не выдержал. Себя очень осуждаю, и если мне поверят, я буду снова летать». Ему назначили наказание с отсрочкой исполнения приговора, и он продолжал воевать. По моим сведениям, этот летчик погиб. Я много думал о том случае, о живых людях и нормах законов.

А через некоторое время пригласили в заседатели уже меня и моего напарника. Видимо, мы справились с этими обязанностями, поскольку вызывать нас стали довольно регулярно. Эта работа оказалась очень интересной. Именно тогда я окунулся в мир уголовного права. Меня захватили логика уголовного закона, его потенциал. Возможности толкования казались очень широкими, и я пришел к выводу, что надо быть очень грамотным человеком, чтобы хорошо разбираться в законах.

Поэтому когда меня демобилизовали, я сразу поступил в Московский юридический институт (МЮИ). Окончил его с отличием, досрочно защитил кандидатскую диссертацию и остался на кафедре работать преподавателем уголовного права.

В 1954 г. МЮИ влился в состав юридического факультета МГУ. С тех пор я работаю на кафедре уголовного права и криминологии МГУ, с 1957 г. читаю лекции студентам. В течение 10 лет был заведующим кафедрой уголовного права.

Я люблю работать с людьми, убеждать их в своей правоте, доносить знания до слушателей. Кроме того, преподавательская работа дает возможность писать, заниматься научными изысканиями. Вначале предметом моих научных исследований было уголовное право, потом я заинтересовался и уголовно-исполнительной тематикой. Моя докторская диссертация была посвящена освобождению от уголовной ответственности и наказания.

— Уже 10 лет действует Уголовно-исполнительный кодекс (УИК) РФ. Как он показал себя на практике?

— УИК РФ создавался с учетом того, что в нашей стране еще не сложился новый социально-экономический строй, т. е. это кодекс переходного периода. Принимая во внимание возможности нашего государства, он отражает мировой опыт исполнения уголовных наказаний.

Полагаю, кодекс удачно обеспечивает надлежащее исполнение уголовных наказаний. В нем впервые были закреплены порядок и условия исполнения всех без исключения уголовных наказаний, а также приведен перечень принципов уголовно-исполнительного законодательства. В УИК РФ обстоятельно определен правовой статус осужденного, подробно и четко регламентирована прогрессивная система исполнения уголовных наказаний, устанавливающая изменения правового статуса осужденного в сторону его расширения или сужения в зависимости от поведения лица.

Конечно, УИК РФ не лишен недостатков.

Отмечу прежде всего, что уголовное право является фундаментальной отраслью права, а уголовно-исполнительное — производной. Следовательно, все предписания УК РФ, имеющие отношение к определению сути наказания и каких-либо аспектов его реализации, должны быть обязательно отражены в УИК РФ. Вопреки этому, например, в ч. 1 ст. 1 УИК РФ не указано, что одной из целей наказания, названных в ч. 2 ст. 43 УК РФ, является восстановление социальной справедливости. Я считаю это серьезным пробелом УИК РФ.

Система наказаний, приведенная в ст. 44 УК РФ, начинается со штрафа. Вопреки этому систему исполнения наказаний в УИК РФ открывает исполнение обязательных работ. Логика такого решения мне неясна.

В статье 8 УИК РФ приведен перечень принципов уголовно-исполнительного права, но они не раскрываются в кодексе, как это сделано, например, в УК РФ. К тому же некоторые принципы дублируют друг друга в процессе исполнения наказаний. Так, принцип рационального применения средств принуждения осужденных и стимулирования их законопослушного поведения во многом совпадает с принципом индивидуального исполнения наказаний.

Часть 2 ст. 1 УИК РФ, определяющая задачи уголовно-исполнительного законодательства применительно к исполнению всех уголовных наказаний, почему-то называет в качестве одной из них оказание осужденным помощи в социальной адаптации, хотя такая необходимость возникает только применительно к лицам, отбывающим лишение свободы. Кстати, в ст. 82 УИК РФ, в которой перечислены основные требования к исполнению и отбыванию лишения свободы, о социальной адаптации осужденных забыли вовсе.

В части 2 ст. 1 УИК РФ вполне обосновано говорится об охране прав, свобод и законных интересов осужденных, но нет упоминания об их обязанностях, о том, что в процессе исполнения или отбывания наказания реализуется процесс правоограничений — покарания. Исполнение наказания без реализации карательно-воспитательного процесса невозможно. Правоограничения — это суть наказания (ч. 1 ст. 43 УК РФ).

— Какой, по Вашему мнению, должна быть дальнейшая судьба УИК РФ? Не следует ли готовить новую редакцию этого кодекса?

— Как я уже отмечал, действующий УИК РФ в целом удачен. По мере выявления недостатков в него вносятся поправки, это естественный процесс. И подобная работа должна осуществляться и в дальнейшем. Пока не будет принят новый УК РФ — стабильный, рассчитанный на долгие годы, необходимости в новом УИК РФ не появится.

— Уже 30 лет Вы являетесь членом научно-консультативного совета при Верховном Суде РФ. Как Вы оцениваете эффективность этой работы?

— При Верховном Суде РФ постоянно работает несколько научно-консультативных советов. В них входят многие представители нашего факультета. На этих советах обсуждаются проекты постановлений Пленумов Верховного Суда РФ и многие сложные вопросы правоприменительного процесса. По-моему, такие обмены мнениями очень полезны, только так можно найти объективно верные решения.

Полагаю, научно-консультативные советы следовало бы создать и при Государственной Думе РФ, которая иногда принимает, по моему мнению, недостаточно проработанные законы. Например, отказ от применения конфискации имущества, добытого преступным путем, был, по моему глубокому убеждению, ошибочным. Каждая буква закона должна быть со всех точек зрения проверена, обдумана, и только потом принята законодателем. Только такой подход обеспечит стабильность законодательства, а следовательно, и его правильное применение.

— Бытует мнение, что за малозначительные преступления не следует наказывать лишением свободы, потому что в рамках нашей уголовно-исполнительной системы люди, один раз попав в тюрьму, с высокой долей вероятности возвращаются туда вновь и вновь. Что Вы думаете об этом?

— Процент рецидивов у нас не выше, чем, например, в США. И отказ от широкого применения лишения свободы, к сожалению, эту проблему не решит. Ведь в случаях «легких» преступлений в качестве альтернативы реальному лишению свободы и сейчас часто используется условное осуждение. Практика применения этого института направлена на то, чтобы, не прибегая к реальному наказанию, добиться исправления виновных. Около 90% несовершеннолетних, совершивших даже тяжкие преступления, осуждаются условно. Но многие из них рассматривает эту меру как всепрощение и опять идут на правонарушение. Думаю, причина в том, что в стране в целом сейчас очень неблагополучная криминогенная обстановка: меняется социально-экономический и политический строй, очень плохо работают школы, высок уровень безработицы, наблюдается невероятный приток эмигрантов.

Выход я вижу в том, чтобы обеспечить надлежащий контроль за условно осужденными. Это прерогатива Федеральной службы исполнения наказаний. Каждый условно осужденный должен твердо знать, что любой его проступок не останется незамеченным. К сожалению, уголовно-исполнительная инспекция с этой задачей не справляется. Поэтому одна из ключевых задач в данной сфере — повышение эффективности условного осуждения за счет налаживания контроля за поведением условно осужденных.

Сейчас широко обсуждается возможность электронного слежения за лицами, отбывающими наказания, не связанные с лишением свободы. На мой взгляд, это вполне приемлемая мера, только вряд ли экономически реализуемая в ближайшее время.

— Как вы относитесь к возможности возврата в УК РФ такой меры наказания, как конфискация?

— Безусловно положительно. Отказ от данного вида наказания — это или недоразумение, или явное потворствование заинтересованным в таком решении лицам. Во всем мире существует конфискация незаконно полученного имущества, а мы вновь ищем свой особый путь. На мой взгляд, это наказание, которое ранее применялось сравнительно редко, имеет большие перспективы. Кстати, это одна из альтернатив применению лишения свободы, в частности, за экономические преступления.

— Изменилось ли, на Ваш взгляд, определение юридической природы помилования вследствие смены социального и общественного порядка?

— Нет, юридическая природа этого института неизменна. Его регламентация включена в Уголовный кодекс по ошибке. Это не уголовно-правовая норма, потому что помилование определяется Президентом независимо от каких-либо предписаний уголовного закона. Нет никаких ограничений, которые устанавливались бы в уголовных законах, для применения этого института.

— Верно ли, с Вашей точки зрения, что помилованию не подлежат определенные категории преступников?

— Думаю, это правильно. Раньше помилование применялось чрезвычайно широко, среди осужденных даже бытовало мнение, что все они имеют право на помилование. Теперь помилование применяется очень редко, это исключительная мера, которой пользуется Президент РФ.

— Юрий Матвеевич, большое спасибо за беседу, за интересные воспоминания. Поздравляем Вас с Днем Победы! Желаем крепкого здоровья, долгих лет жизни, новых научных достижений!